Неточные совпадения
Во время же игры Дарье Александровне было невесело. Ей не нравилось продолжавшееся при этом игривое отношение между Васенькой Весловским и Анной и та общая ненатуральность больших, когда они одни, без детей, играют в детскую игру. Но, чтобы не расстроить других и как-нибудь провести время, она, отдохнув, опять присоединилась к игре и притворилась, что ей весело. Весь этот день ей всё казалось, что она играет на театре с
лучшими, чем она,
актерами и что ее плохая игра портит всё дело.
Однако ничего, вышло недурно, мичман Зеленый хоть куда: у него природный юмор, да он еще насмотрелся на
лучших наших комических
актеров.
Купаться в бассейн Сандуновских бань приходили артисты
лучших театров, и между ними почти столетний
актер, которого принял в знак почтения к его летам Корш. Это Иван Алексеевич Григоровский, служивший на сцене то в Москве, то в провинции и теперь игравший злодеев в старых пьесах, которые он знал наизусть и играл их еще в сороковых годах.
Разнесся по городу слух, что
актеры здешнего театра устраивают в общественном собрании маскарад с призами за
лучшие наряды, женские и мужские. О призах пошли преувеличенные слухи. Говорили, дадут корову даме, велосипед мужчине. Эти слухи волновали горожан. Каждому хотелось выиграть: вещи такие солидные. Поспешно шили наряды. Тратились не жалея. Скрывали придуманные наряды и от ближайших друзей, чтобы кто не похитил блистательной мысли.
Не встреться я с Бурлаком в Кремле на пасхальной заутрени, служил бы я где-нибудь и уездных городишках на провициальных сценах и в
лучшем случае сделался бы сторублевым
актером и ходил бы по шпалам. Ни о какой литературе и речи бы не было.
Премьеры театра Корша переполнялись обыкновенно передовыми людьми: писатели,
актеры и поклонники писателей и
актеров, спортсмены, приезжие из провинции на бега, среднее купечество и их дамы — все люди, любящие вволю посмеяться или пустить слезу в «забирательной драме»,
лучшая публика для
актера и автора. Аплодисменты вплоть до топания ногами и крики при вызовах «бис, бис» то и дело.
Лет через десять из Ханова выработался недюжинный
актер. Он женился на молодой актрисе, пошли дети. К этому времени положение
актеров сильно изменилось к
лучшему. Вместо прежних бродячих трупп, полуголодных, полураздетых, вместо антрепренеров-эксплуататоров, игравших в деревянных сараях, явились антрепренеры-помещики, получавшие выкупные с крестьян. Они выстроили в городах роскошные театры и наперебой стали приглашать
актеров, платя им безумные деньги.
Между прочим я писал ей: «Мне нередко приходилось беседовать со стариками
актерами, благороднейшими людьми, дарившими меня своим расположением; из разговоров с ними я мог понять, что их деятельностью руководят не столько их собственный разум и свобода, сколько мода и настроение общества;
лучшим из них приходилось на своем веку играть и в трагедии, и в оперетке, и в парижских фарсах, и в феериях, и всегда одинаково им казалось, что они шли по прямому пути и приносили пользу.
Никакое искусство и никакая наука в отдельности не в состоянии действовать так сильно и так верно на человеческую душу, как сцена, и недаром поэтому
актер средней величины пользуется в государстве гораздо большею популярностью, чем самый
лучший ученый или художник.
Постояв несколько минут в положении смешавшегося в своей роли трагического
актера, он счел за
лучшее сесть.
Лучшая половина публики очнулась, поняла свою ошибку; но остальная, особенно раек, продолжала без ума хлопать и превозносить нового
актера.
«Долли все казалось, что она играет на театре с
лучшими, чем она,
актерами, и что ее плохая игра портит все дело».
На всех четырех-пяти
лучших театрах Парижа (а всех их и тогда уже было более двух десятков) играли превосходные
актеры и актрисы в разных родах. Теперь все они — уже покойники. Но кто из моих сверстников еще помнит таких артистов и артисток, как Лафон, старик Буффе, Арналь, Феликс, Жоффруа, Брассер, Леритье, Иасент, Фаргейль, Тьерре и целый десяток молодых актрис и
актеров, тот подтвердит то, что тогда театральное дело стояло выше всего именно в Париже.
Он мог подаваться, особенно после событий 1861–1862 годов, в сторону охранительных идей, судить неверно, пристрастно обо многом в тогдашнем общественном и чисто литературном движении; наконец, у него не было широкого всестороннего образования, начитанность, кажется, только по-русски (с прибавкой, быть может, кое-каких французских книг), но в пределах тогдашнего русского «просвещения» он был совсем не игнорант, в нем всегда чувствовался московский студент 40-х годов: он был искренно предан всем
лучшим заветам нашей литературы, сердечно чтил Пушкина, напечатал когда-то критический этюд о Гоголе, увлекался с юных лет театром, считался хорошим
актером и был прекраснейший чтец «в лицах».
Узнаю потрясающие вещи. Ксения «изменила» искусству, бросила мечту о сцене, вышла замуж за одного молоденького офицера, друга детства, и занялась исключительно хозяйством. А Борис Коршунов, как-то застенчиво краснея и в то же время гордо блестя глазами, сообщает мне Маруся, имел такой огромный успех за это лето во Пскове, что, возомнив себя вполне законченным прекрасным
актером, решил, что учиться ему нечему, да и ни к чему больше. К тому же, его пригласили на главные роли в один из
лучших театров столицы.
— Не будет он никогда
актером! — выхожу я из себя, — потому что у
актера каторжная жизнь. Потому что
актеры нуждаются сплошь и рядом, и зависят от случая, и постоянно держат экзамен, как маленькие дети, перед режиссером, перед публикой, перед газетными критиками. А интриги? А зависть к тому, кто играет
лучшую роль? Да мало ли причин найдется!